Время, хранимое как драгоценность
Вячеслав ДЕМИДОВ
Глава третья. Часы для всех и для каждого

С высокой башни колокольной,
Призывный заменяя звон,
Часы поют над жизнью дольной,
Следя движение времен.

В. Брюсов

Природа поделила сутки на день и ночь, а человек стал отмечать «особые точки» дня и ночи уже по своему усмотрению.

«Эллины и все варвары как при различных несчастьях, так и при полном благополучии преклоняют колена и повергаются ниц при восходе и при заходе Солнца и Луны...» – читаем мы в диалоге Платона «Законы». Однако начало суток у разных народов было разным*: полночь – у древних египтян и римлян, полдень – у арабов, закат – у евреев и греков, заря – у славян.

* Сейчас почти весь мир живет по гражданскому времени, которое начинается в полночь; астрономы же вплоть до 1925 г. предпочитали вести отсчет времени суток с полудня, и непосвященному было очень странно читать в их справочниках о лунных затмениях, происходящих вроде бы днем, когда и луны-то не видно.

Туземцы островов Товарищества поразили Кука и его спутников тем, что без всяких часов различали в сутках целых восемнадцать частей, причем с очень большой точностью. Доли были неравными: на восходе и закате более мелкие, к полудню и полуночи – крупнее, возможно, потому что утром и вечером краски неба и его яркость изменяются быстрее, чем в разгар дня. Инки делили сутки на шесть частей, арабы – на восемь, майя и исландцы – на десять. Даже в начале нашего века украинские крестьяне делили сутки не столько по часам, сколько по древнему обычаю: «досвiта» – за час до рассвета, «рано» – на восходе солнца и т.д.

Чем дальше уходит патриархальный быт, тем чаще старинные наименования частей суток требуют пояснений лингвиста и этнографа. В обиходе остались самые простые: утро, вечер, полдень, полночь, заря, закат... Часы есть у всех, и мы охотнее называем просто точное время. Какой же народ достоин чести называться изобретателем деления суток не на произвольные доли, а на вполне определенные часы?

Скорее всего, славные вавилоняне.

Двенадцать делений на циферблате – память о вавилонских богах Шамаше и Сине, богах света и тьмы. Умалить долю одного из них было совершенно недопустимо, и потому отдельно день и отдельно ночь делились на 12 равных частей. Летом дневные части были больше ночных, зимой – наоборот, да и день ото дня они изменялись, – вся эта сложная система кажется нам столь надуманной. А вавилонянину наше равномерное двадцатичетырехчасовое деление суток показалось бы, наверно, страшным святотатством.

Традиции живучи: в России даже в XVI в. часы на башнях Московского Кремля показывали отдельно дневное, с восхода до заката, и отдельно ночное время. Часовщики «водили часы», устанавливая утром и вечером стрелки на первый час циферблата...

К слову сказать, в Вавилоне даже не знали слова «час», хотя изобрели солнечные часы. Греки назвали их «гномон» – указатель.
Маленький гномон и большая Земля

В библейской книге Исайи рассказывается, как пророк демонстрировал свою власть над природой иерусалимскому царю Езекии: «Вот, я возвращу назад на десять ступеней солнечную тень, которая прошла по ступеням Ахавовым, – и возвратилось солнце по ступеням, по которым оно сходило». Что же это за таинственные ступени? Английский перевод этого древнееврейского текста говорит прямо: «на десять ступеней вниз по солнечным часам Ахавовым». Езекия царствовал в VII в. до н.э., стало быть, изобретены солнечные часы с делениями на циферблате были значительно раньше.

А простой гномон – палка, поставленная вертикально и указывавшая время длиной своей тени, – появился, как говорят китайские и древнеегипетские хроники, в III тысячелетии до н.э.

Самую короткую тень гномон отбрасывает в полдень. В этот момент Солнце проходит через меридиан. По тени древние астрономы наносили полуденную линию, которая потом была им нужна при наблюдениях звезд. Гномоны делались и маленькими, переносными, и возводились как монументальные сооружения. Обелиски высотой в десятки метров, олицетворяющие лучи бога солнца Ра, ставились попарно возле его храмов и тоже, по-видимому, играли роль гномонов.

Громадные размеры – это заметное изменение тени даже при самых незначительных «шагах» светила по небу. Египетские и греческие астрономы, работавшие в Александрии, столичном городе Египта времен Птолемеев, славились точностью своих наблюдений. В Александрийской обсерватории изучал небо в середине II в. до н.э. знаменитый астроном древнего мира Гиппарх. Он составил первый в истории каталог звезд. Там же занимался астрономическими исследованиями столь же знаменитый, прославивший свое имя в веках как математик, геодезист, географ, философ и комедиограф Уратосфен. Он был первым, кто измерил по тени гномона окружность Земли.

Солнечные часы попали из Вавилона в Грецию, утверждает легенда, благодаря вавилонскому жрецу Беросу, который жил в конце IV – начале III в. до н.э. Вряд ли, однако, это случилось именно так. Ведь в одной из комедий Аристофана (а драматург жил в 446...385 гг. до н.э.) говорится как о вещи совершенно естественной, что время обеда – это когда тень длиной в десять ступней. По-видимому, уже в то время в Афинах, где жил драматург, на главной площади стоял гномон, а у богатых граждан появились рабы, обязанные бегать к гномону и сообщать господину, сколько времени. Те, кто победнее, пользовались услугами бродячих «часов» – людей, ходивших по городу и за мелкую монету отвечавших, который час. А в пьесах афинского драматурга Менандра, жившего в IV...III вв. до н.э., впервые встречаются слова «час» и полчаса».

Древние солнечные часы очень наглядно показывают, как традиции сковывают мышление изобретателей. Для нас вполне естественно измерять время по отклонению тени от полуденной линии. Астрономы IV в. до н.э. следили за длиной – очень неудобный способ: ведь полуденная высота солнца день ото дня изменяется, и на каждый день года приходится вводить поправку.

Из Греции солнечные часы попали на Сицилию, а оттуда в 263 г. до н.э. один из консулов привез их в Рим. Правда, время они показывали неверно, потому что были рассчитаны для другого, более южного города, но это никого не смущало. Часы быстро стали популярны, и персонаж комедии известного древнеримского драматурга Плавта жаловался: «Прежде город был для меня лучшими часами, а сейчас я могу есть только тогда, когда это угодно солнцу. Надо, видите ли, считаться с его ходом. Город прямо наводнен часами...»

Форм и видов солнечных часов было множество. Их устраивали на площадях, укрепляли на стенах домов, делали переносными и даже карманными: вытащил, посмотрел на тень, спрятал. Простые и со временем ставшие дешевыми, они стойко отбивали атаки других часов, лишь в позднем средневековье сойдя на роль забавной игрушки.

А игрушки действительно бывали преинтересные. Некий искусник заставил солнце палить из пушки: зажигательное стекло воспламеняло порох в затравке, и в полдень по городу раскатывался выстрел. А механик Ренье, служивший в XVII в. у герцога Шартрского, соорудил для своего господина «солнечные куранты»: линзами воспламенялся порох не в пушке, а в цилиндрах с поршнями, от которых и звонили колокола.

В XIX в. солнечные часы повсеместно вышли из употребления, хотя бывалые путешественники по-прежнему ценили в них безотказность и время от времени заказывали такие часы «последним могиканам» гномонического искусства. Таким «могиканином» был московский мастер А.С. Трындин: с солнечными часами его работы не расставался известный русский полярный исследователь Ф.П. Врангель. Сейчас эти часы с компасом хранятся в музее Петропавловска-Камчатского.

А чтобы знать время ночью, был придуман «ноктураль» – несложный прибор, который показывал часы по положению Большой Медведицы относительно Полярной звезды.

Солнечные часы и ноктураль работали только при безоблачном небе, что делало их не особенно удобными. Безвестные изобретатели древности сумели поставить на службу времени наравне с движением небесной сферы простое течение воды.
«Похитительница воды» следит за временем

Капля за каплей падает из сосуда, а когда он опорожнится, раб снова наполняет его. Уровень воды показывает, сколько времени прошло после наполнения. Клепсидра – похитительница воды значит по-гречески это слово – считала время еще во II тысячелетии до н.э. все в тех же колыбелях цивилизации – Индии, Египте (где для нее был придуман даже особый иероглиф), Китае. Потом она стала известна жителям стран восточного Средиземноморья, перекочевала в Грецию, а оттуда в Рим.

Ораторы в римских судах выступали, поглядывая на клепсидру: дабы не давать никому из тяжущихся преимущества, истцу и ответчику отводили времени поровну.

Очень серьезное применение нашли клепсидре карфагеняне. В IV в. до н.э., пишет греческий писатель Полисное, они передавали на войне приказы с помощью «водяного телеграфа». Карфаген воевал тогда с сицилийским правителем Дионисием Старшим, и на обоих берегах моря – африканском и сицилийском – были якобы устроены две башни. Там стояли клепсидры, а в них плавали куски пробки с воткнутыми палочками, на которых были нанесены деления. Сосуды держали наполненными, и когда требовалось передать сообщение, показывали факелом, что пора открыть клепсидру, а второй факел означал, что воду нужно остановить. Сигнал «стоп» подавали, когда на передающей станции палочка опускалась до нужного деления. Офицер на приемной станции смотрел на палочку своей клепсидры – и против деления читал приказ. Конечно, таким образом можно было передавать лишь очень ограниченный круг сообщений, к тому же только оговоренных заранее. Внезапное изменение обстоятельств войны могло сделать такой телеграф ненужной игрушкой. Поэтому в дальнейшем систему усовершенствовали. В книге греческого военного писателя Энея Тактика об осаде городов рассказывается о «телеграфных клепсидрах», у которых на палочках было 24 деления – по числу букв алфавита. Неудобно только каждый раз ждать, пока наполнят сосуд после передачи очередной буквы. Но кто знает, не додумались ли изобретательные греки до применения двух клепсидр для передачи и двух для приема? Пока одну приводили в исходное положение, другая могла работать в «активном режиме»...

Клепсидра была штурманским прибором на кораблях, плававших по Великому морю Заката, как именовалось Средиземное море в книгах Древнего Востока. Брал ее с собой в Британию Юлий Цезарь и благодаря ей заметил, что летом на острове дни длиннее, чем на материке, в Галлии.

Но это было вовсе не первое применение клепсидры для целей астрономии. Философ II в. н.э. Секст Эмпирик писал, что именно с помощью водяных часов древние обозначили границы двенадцати созвездий Зодиака. Они разделили воду, вытекавшую из клепсидры за сутки, на 12 частей. Потом смотрели, какие звезды проходят через полуденную линию в тот момент, когда из сосуда вытекала каждая такая часть. За год еженощных наблюдений перед глазами астрономов прошел весь небесный «зверинец», как переводится с греческого слово «зодиак», – и обрисовались границы каждого созвездия.

Иные клепсидры древнего мира выглядели истинными чудесами гидравлики и механики. Я не оговорился: именно механики. Вода вращала колеса с лопастями, от которых приводились в ход зубчатые передачи. Она заставляла двигаться поршни гидравлических цилиндров, благодаря ей в нужные моменты срабатывали сифоны – словом, буквально все достижения тогдашней техники концентрировались в механизмах водяных часов.

Знаменитостью был на переломе II...I вв. до н.э. александрийский механик Ктезибий. Он строил множество удивительных механизмов. Музыканты исполняли свои произведения на его водяных органах – «гидравликосах», в рудниках работали его водяные насосы, идея которых сохранилась в неизменности вплоть до наших дней, его метательные машины посылали тяжелые стрелы в стан врагов силой сжатого воздуха. Его клепсидра с «вечным» заводом, с календарем на весь год и указателем часов сделала бы честь любому механику нашего времени.

Подойдя к ней, мы сразу бы видели, работает она или нет: если грустный маленький амур ронял капельки слез в стоящую перед ним чашу, значит, часы были в полном порядке. А вот и циферблат: высокий цилиндр, испещренный линиями. Его поверхность разделена вертикальными черточками на 365 частей, по числу дней года. Извилистые горизонтальные линии – это линии часов: от восхода до заката ровно 12, и столько же от заката до восхода. Но длина дня и ночи на протяжении года меняется, – линии «знают» об этом, вот потому они и извилисты. Стрелка часов – указка в руке другого, веселого амура, стоящего на дельфине. По мере того как течет время, слезы его печального собрата заполняют сосуд с поплавком-дельфином, и амур-указатель поднимается все выше и выше, показывая часы. Когда сутки кончаются, трубка-сифон опорожняет сосуд, в котором плавает дельфин, и. счет времени начинается снова. Вылившаяся вода вращает лопасти колеса и через систему зубчаток поворачивает цилиндр-циферблат на 1/365 окружности. Начинается новый день.

И так круглый год.

Столь сложные машины стоили безумных денег. Даже царям были они не по карману. Только несметно богатые храмы могли их заказывать, и действительно, часы Ктезибия стояли не во дворце, а в храме Арсиноя.

Отдал должное конструированию клепсидр великий Архимед: его водяные часы с механическими передачами показывали не только время, но и движение Солнца, Луны и планет.

Арабские механики делали водяные часы с боем; в звонкую чашу падали шарики – по числу прошедших часов. На круглом циферблате, очень похожем на нынешний, стрелка показывала время, а из открывшихся окошечек каждый час выходили рыцари. Халиф Гаруналь-Рашид подарил в 809 г. этот восхитительный механизм императору франков – Карлу Великому. Вторые подобные часы, в виде дерева с золотыми листьями и золотыми и серебряными щебечущими птицами, остались в Багдаде.

Но все это – уникальные, подарочные устройства. А время нужно было знать и придворным, и ученым, и цеховым старейшинам, и монахам (пропущенный час молитвы – страшный грех!).

Спрос рождает предложение. Появляются очень простые, остроумные конструкции, вполне «пригодные для массового производства.

Вот одна из них. Если взять колесо, крепко насадить на ось, а потом подвесить на двух нитках, намотав их на ось, – получится детская игрушка. Когда мы дадим колесу возможность свободно падать, оно станет вращаться, дойдет до самого нижнего положения, а потом силой инерции вращения снова намотает на свою ось нити и поднимется вверх. Ярко раскрашенные, такие игрушки можно кое-где увидеть и сейчас. Но изобретатель превращает игрушку в часы, и для этого замедляет вращение колеса. Теперь колесо – полый цилиндр, разделенный внутри радиальными перегородками на несколько камер. В каждой – по дырочке, а одна из получившихся камер наполнена водой. Жидкость неторопливо переливается из одной камеры в другую, колесо медленно опускается, разматывая нити. Приделать шкалу, на которой осью отмечалось бы время, – дело уже несложное.

Леонардо да Винчи предложил водяной будильник? коромысло весов с двумя чашами, соединенными трубкой. Одну наполняют перед сном водой, в другую капает вода из клепсидры. «Это часы для тех, кто бережет свое время, – описывает их конструкцию Леонардо, – и действуют они так. Когда из клепсидры натечет столько воды, сколько помещается в противоположной чаше весов, то последняя, приподнимаясь, изливает свою воду в первый сосуд, который, так как вес воды в нем удвоился, с силой приподнимает ноги спящего. Он просыпается и отправляется по своим делам».

Тут же нарисован чертеж: захваты водяного будильника приподнимают постель с сонным синьором.

В обсерватории Тихо Браге наполненные ртутью клепсидры (тогда еще не знали, что ртуть ядовита) отсчитывали не только часы, но минуты и даже секунды. Не случайно ведь точность измерений знаменитого датского астронома десятикратно превзошла точность, полученную Галилеем. Наблюдения Тихо стали базой для теоретических изысканий Кеплера, завершившихся выводом его знаменитых законов движения планет – законов «вечных», если можно так выразиться.

Кстати, о минутах и секундах. Родились они вовсе не для измерения времени, а для отсчета углов. Отцом их был астроном Птолемей, тот самый, система построения мира которого просуществовала чуть ли не две тысячи лет. Диаметр круга, служившего ему для отсчета положений звезд, он разбил на 120 больших делений, далее каждое – на 60 патрес минута прима, первых малых частей, а их еще на 60 патрес минута секунда, вторых малых частей (деление это было столь же произвольно, как и деление древних иудеев, у которых час состоял из 1080 частей, а часть – из 76 мгновений).

Когда в средние века час делили на меньшие доли, этим занимались люди, прекрасно знакомые с трудами Птолемея, одобренными католической церковью. Полтора тысячелетия его книги служили для астрономических расчетов; разбивка на 60 и еще раз на 60 выглядела чуть ли не божественным откровением. В наш век десятичных систем только меры времени и углов сохранили старинное, крайне неудобное для расчетов деление, – что же, не исключено, что и этот архаизм когда-нибудь отправится на покой...

Клепсидры принесли пользу не только астрономии. Мастера, изготовлявшие их, нуждались в точных формулах для расчета сосудов. «Как добиться, чтобы вода истекала равномерно?» – этим вопросом занимался, в частности, знаменитый Даниил Бернулли, выдающийся физик и математик своего времени. Одну из присужденных ему десяти премий Французской академии наук он получил в 1725 г. именно за исследование о клепсидре – первый мемуар из целой серии работ, составивших его «Гидродинамику», фундаментальный труд по теории движения жидкости, формулами которой пользуются и сейчас строители кораблей, гидротурбин, насосов и тысяч других машин.

Клепсидры, несмотря на свою исключительно простую конструкцию, оказались живучими приборами. «Клепсидра ле-Буланже определяет время полета снаряда на различные дальности. Клапан прибора соединен электрической цепью с двумя рамами, через которые проходит снаряд. По весу вытекшей ртути определяют время полета снаряда. При времени полета до 20 с точность прибора ±0,01 с», – сообщает «Техническая энциклопедия», изданная в 1930 г.

А полистайте издающийся в наши дни реферативный журнал «Метрология»: гидравлические измерители времени самых разнообразных видов встречаются чуть ли не в каждом номере, их патентуют изобретатели США, Англии, Франции и многих других стран. Деталей по сравнению с обычными часами во много раз меньше: бедность, которая лучше иного чрезмерного богатства.

Но разве только воде свойственна текучесть? Песок умеет это делать ничуть не хуже. И древние изобретатели создали песочные часы. Однако простой песок для них не годился. Рецепты его приготовления мастера хранили в строжайшем секрете. Технология была очень сложной. Песок кипятили в вине и лимонном соке, потом сушили, просеивали и снова кипятили, и так девять (магическое число!) раз.

Считалось, что только так можно получить особо тонкий и однородный, не слеживающийся порошок, который будет пересыпаться из одной склянки часов в другую совершенно равномерно.

М.В. Ломоносов предлагал наполнять песочные часы «искусственным песком», как мы назвали бы такой продукт сейчас: крошечными металлическими шариками, выплавленными из мелко нарезанной тонкой проволоки. Совершенно одинаковые, они, по мысли ученого, высыпались бы очень ровно, точно отмеряя время.

Песочные часы пользовались особым, вниманием не случайно. Они были важным инструментом мореплавателей, по ним отмечал скорость хода своего корабля еще Колумб: он наблюдал, сколь, быстро проплывают вдоль борта пузырьки пены (лаг тогда еще не был изобретен). Триста лет спустя лаг все-таки придумали, он вошел во всеобщее употребление, и теперь без 30-секундных песочных часов капитаны чувствовали бы себя так же неуютно, как если бы их лишили компаса.

Чтобы измерить скорость хода, за борт на веревке с узлами через каждые 50 английских футов и 8 дюймов (15,4 метра) выбрасывали какой-нибудь предмет, например бочонок – потом для этой цели сделали из дерева специальный сектор, который вел себя в воде, как всем известный «воздушный змей», – и следили, с какой скоростью он, оставаясь, относительно судна неподвижным, тянул за собой веревку. Сколько узлов пробежало мимо ладони матроса, пока пересыпался в часах песок, – столько узлов (или миль в час) делал корабль. Матросы английского флота прозвали эти часы – гласе, что значит стекло, склянка.

Время вахт отмечали по 30-минутным часам: каждый раз, переворачивая «склянку», вахтенный матрос бил в колокол – отбивал склянки, и традиция эта сохранилась на флоте по сию пору, хотя, конечно, всюду на кораблях есть современные часы.

Во время сражения склянок не били: до того ль, когда каждый человек на счету. И штурману предписывалось: «С началом сражения оборотить трех- или четырехчасовую склянку; записывать курс в погонном и отступном бою, время разных случаев и обстоятельств баталии».

Прошли столетия, но, как это всегда бывает в истории техники, изобретения далеких веков не забывались. Врачи, фотографы – да мало ли кто еще прибегает ныне к услугам песочных «склянок»...
Последний шаг на пути к «настоящим» часам

Только консерватизмом человеческого мышления можно объяснить, почему часы с приводом от гирь не были изобретены хотя бы тем же Ктезибием или Архимедом. И уровень их знаний, и тогдашняя технология производства – всего этого было достаточно (даже зубчатые колеса умели делать), а придерживались конструкторы все-таки испытанных «водяных» решений. Впрочем, в наши дни, когда число возможных вариантов не в пример больше, чем во времена Архимеда, «школы» главных конструкторов очень часто тоже поражают упрямой приверженностью к какому-то одному приему, одной (видимо, лучше знакомой) технике. Если «шеф» поотстал в полупроводниках и хорошо разбирается в релейной автоматике, – будьте уверены, что в машинах его КБ будет полным-полно обмоток и контактов, а транзисторов раз-два и обчелся. Так что не нам осуждать предков за любовь к традициям...

Итак, механические часы. Вот она, падающая гиря, привязанная к веревке. Просто дать ей лететь вниз – не годится. Нужно сделать так, чтобы она падала медленно, чтобы в такт с движением Солнца по небу двигалась по циферблату часовая стрелка. Одна-единственная часовая. Никому, кроме чудаков-астрономов, не нужны были в ту эпоху минуты, а тем паче секунды.

Хотя о трении еще не было никаких понятий, механики все-таки подметили; когда много зубчатых колес цепляются друг за друга, первое, самое тихоходное, вращать бывает очень трудно. А если последнее, самое быстрое, еще и подтормозить, то связанная с первым колесом гиря начнет опускаться с нужной скоростью. Так получилась колесная система; которую вы увидите в любых нынешних механических часах. Правда, в них скорость движения стрелок регулирует не тормоз, а маятник, но о нем разговор впереди.

Где же и когда были такие часы изобретены? Одни историки говорят: более тысячи с лишним лет назад в Италии. Другие утверждают, что в Византии: в хрониках 578 г. написано, что часы с гирями появились именно там. Но, может быть, летописец, не очень искушенный в технике, ошибся? Может быть, речь шла о клепсидре с механической передачей? Странно, что потом византийцы нигде не упоминают такой удивительный механизм, как часы с гирей. Видимо, все-таки придется отправиться в Италию...

Правда, и здесь свидетельства историков не отличаются четкостью. Честь изобретения приписывают то некоему Пацификусу из Вероны – тогда это IX в., то Герберту Аурелаку, бывшему пастуху, бывшему монаху, прилежному ученику богословской школы где-то в Испании, ставшему, потом папой Сильвестром II, – тогда это самый конец Х в. Что поделаешь, на таком расстоянии столетия выглядят уже как миги.

Единственное, что мы знаем точно, так это слова Данте из его «Божественной комедии»:

...в часах колеса ходят сами,
Но в первом – ход неразличим извне,
А крайнее – летит перед глазами...

Стало быть, в конце XIII – начале XIV в., когда творил поэт, эти часы были хорошо знакомы всем. И не только внешне. Устройство их представлялось читателю вполне ясным, так что поэт мог спокойно употребить колеса механизма в качестве сравнения.

Дошло до нас известие и о том, что в 1314 г. механик Бомон установил часы с боем на башне у моста в городе Канны.

До самого конца XVII в. часовщиков, строивших башенные часы, почтительно именовали «свободными художниками». И не случайно. Вся жизнь порой уходила у них на то, чтобы рассчитать механизм, изготовить колеса и другие части, а потом собрать конструкцию, зачастую чрезвычайно хитрую. Заказчики требовали не только, чтобы часы отбивали время да играли незатейливые мелодии, – им хотелось, чтобы видно было все: и движение планет, и фазы Луны, и моменты солнечных и лунных затмений. Речь шла, конечно, не о пропаганде астрономических знаний. Цель была иная, и о ней прекрасно сказал Анатоль Франс: «Нам трудно представить себе духовный мир человека былых времен, твердо верившего, что земля – центр вселенной, а звезды вращаются вокруг нее... Тогда у бога не было других детей, кроме сынов и дочерей человеческих, и все его творение имело устройство наивное и поэтическое, подобно огромному собору. Так понятая вселенная была до того проста, что ее изображали иногда всю целиком, в ее подлинном виде и движении, на больших башенных часах, снабженных особым механизмом и раскрашенных». Вера в могущественное влияние планет заставляла любого мало-мальски заботящегося о своих делах горожанина требовать составления гороскопа и сверяться со звездами, затевая сватовство и назначая день свадьбы, отправляясь в дальнюю дорогу и закладывая новый дом...

Шестнадцать лет вытачивал колеса для своих часов в Падуе мастер Джиокомо де-Донди. Почти пятьсот лет, начиная с 1352 г., строились и перестраивались уникальные часы Страсбургского собора, считавшиеся одним из чудес света. В «астрономических» часах Джуанелло Туриано, построенных в 1550 г., насчитывалось 1800 колес.

Часы были невероятно дороги, и потому считались знатной военной добычей. Захватив город, могущественные феодалы нередко приказывали разбирать механизмы и перевозили их к себе, как сделал в конце XIV в. бургундский герцог Филипп Смелый, переправивший в свой Дижон часы из разграбленного фламандского города Куртрэ.

Вместе с работами практиков развивалась теория часовых механизмов. Первым часовщиком-теоретиком стал итальянский математик, философ и медик Джироламо Кардано (1501...1576) или, как его чаще называют, Кардан. В своем трактате он пишет о «математических принципах», которые положены им в основу расчета механизма, предупреждает будущих часовых дел мастеров, что «передача движения, которая применяется как у мельниц, так и в часах, хотя очень проста, но очень тонкого устройства».

Механический тормоз в XIV в. был заменен иным регулятором хода – шпиндельным, и «тонкое устройство» его требовало неустанного надзора. Шпиндель – это вертикальная ось с двумя пластинками, расположенными так, что конструкция в целом напоминала двузубую шестерню. Пластинки-палеты упирались в зубцы ходового колеса, через систему шестеренок связанного с осью, на которую наматывалась веревка с гирей. Ходовое колесо под действием веса гири стремилось вращаться, но не тут-то было: на пути зубцов колеса вставала палета, ее требовалось оттолкнуть. Но едва палета поворачивалась и пропускала зубец ходового колеса, другая палета останавливала движение. Затем они менялись ролями: вторая палета пропускала зубец, а первая останавливала колесо. Шпиндель, таким образом, поворачивался то в одну сторону, то в другую. Чтобы сделать его вращение медленным, на него навешивали коромысло с грузами – билянец. Чем дальше от оси отстояли грузы, тем медленнее крутился шпиндель – переставляя их, мастера «регулировали скорость хода часов.

Все было бы хорошо, но время колебаний зависело еще и от силы, с которой ходовое колесо могло подтолкнуть палеты, а силу эту невозможно сделать постоянной. Она ведь зависит от того, хорошо ли передаст колесная система вращающий момент гири, насколько этот момент будет «съеден» трением в зубцах шестеренок и подшипниках осей. Обрабатывать с высокой точностью детали тогда не умели, хорошей смазки, которая не густела от холода и не растекалась от жары, не было. Силы сопротивления все время менялись, колесный механизм подталкивал билянец с разной силой. Равномерного движения не получалось, и часы то бежали вперед, то медлили. Самые точные врали как минимум на четверть часа в сутки. Но все равно: с 1550 г. на их циферблатах, правда, далеко не всюду, стали появляться минутные стрелки.

Башенные городские часы шли по европейским городам из Италии на запад и на восток: 1360 г. – Майнц, 1401 г. – Севилья, 1405 г. – вольный город Любек. А годом раньше, в 1404 г., – по заказу сына Дмитрия Донского, великого князя Василия Дмитриевича, поставил часы на Соборной площади Московского Кремля ученый монах Лазарь, выходец из Сербии, за что и прозывался Сербиянином. Это были первые московские часы, о которых сохранились восторженные слова летописца, приведенные Н.М. Карамзиным в «Истории государства Российского»: «Сей же часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и расчитая часы нощные и дневные, не бо человек ударяше, но человековидно самозвонно и самодвижно, станнолепно некако сотворено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено».

Часы были, на наш взгляд, странными: с единственной неподвижной стрелкой, укрепленной «на 12 часов». Под нею вращался циферблат. Вместо арабских цифр – старославянские буквы: А – единица, В – двойка и так далее. Но букв-цифр не двенадцать, а семнадцать, ведь самый длинный летний день в Москве продолжается 17 часов.

Фроловская, ныне Спасская, башня украсилась часами около 1500 г.. Троицкая и Тайницкая получила их в середине или последней четверти XVI в.

В бумагах старинных архивов названы имена часовщиков, отвечавших за точность хода и исправность механизма: у Тайницких ворот был в 1613...1614 гг. Потап Моисеев, у Фроловских – Микифорко Микитин, который в тот год делал «у часов шестерню, да к часам подъем перечасный», т.е. ремонтировал механизм боя четвертей – «перечасье». А у Троицких часов в 1626 г. механик, должно быть, все тот же Потап Моисеев, «подделывал ветренник, да у ветренника репей зубчатый, да в колесо трубку большую на вал ходовой», – и у этих испортился ненадежный механизм боя.

Наверное, они же помогали в 1625 г. английскому мастеру Христофору Галовею ставить на Спасскую башню новые часы взамен прежних, обветшавших за полтораста лет. Делались новые часы четыре года, для них на башне возвели новый верх: работой зодчего Бажена Огурцова любуются москвичи и приезжие вот уже четвертое столетие. Подручными были у Галовея еще и кузнецы Устюжинского уезда: мастер Ждан, сын его Шумило Жданов да внук Алексей Шумилов Вирачев. Колокола же для перечасья отлил мастер Кирилл Самойлов, и главному колоколу была уготована трагическая судьба: через сто пятьдесят лет, в 1771 г., он по приказу Екатерины II был снят и лишен языка за то, что ударили в него в набат, призывая народ к бунту. Сейчас этот колокол стоит в Оружейной палате.

Мастера постарались. Два пятиметровых в диаметре деревянных циферблата, усыпанных золотыми и серебряными звездами, с ликами солнца и луны на каждом, смотрели один на Красную площадь, другой на соборы Кремля. Часы восхищали каждого, кто их видел. «...Чудесные городские железные часы, знаменитые во всем свете своею красотою и устройством и громким звуком своего большого колокола, который слышен не только во всем городе, но и в окрестных деревнях, более чем на десять верст», – писал Павел Алеппский, сын антиохийского патриарха Макария, побывавший с отцом в Москве в 1656 г. «Это самые богатые часы в Москве», – отмечал Августин Мейербер, посол австрийского императора.

На заре и на закате циферблат поворачивали, так что стрелка приходилась на первый час – А, и счет часов начинался сначала. Поворачивать циферблат и следить за его движением, «водить часы», было делом серьезным, требовавшим внимания и искусства. В 1688 г. поступил государю донос на вдову часовщика Спасской башни Данилову Улиту, которая приняла по наследству ремесло после смерти мужа, что-де «бывает у нее один час продлится против дву часов, а в нынешнее время бывает в одном часе два проскорит». Чтобы знать, какой длины день, а какой – ночь, часовщикам выдавались таблицы – деревянные бирки. На них все было размечено, но, видать, не шибко грамотной была вдова Улита...

Не лучше обстояло дело с точностью хода часов и в других городах Европы. Но, как всегда бывает, когда ошибки измерительных приборов становятся особенно раздражающими и недопустимыми, наука находит рецепт для лечения болезни.
Хранители времени отходят от Аристотеля

«Время... кажется движением сферы», – писал Аристотель в своей «Физике», называя сферою небосвод, и все позднейшие мыслители понимали, да и сейчас понимают время как нечто движущееся только в одном направлении, без зигзагов и остановок. В полном соответствии с этим принципом время во всех конструкциях часов измерялось чем-то текущим: движением тени, потоком воды, струйкой песка или медленным падением гирь. «Возможно, не существует в природе совершенно равномерных движений, которые могли бы послужить для определения точного времени», – заметил Ньютон, и вся практика часового дела решительно подтвердила его осторожные слова. Часовщики в поисках все более равномерных движений не раз заходили в тупик.

Тупиком был и билянец.

• Глава третья. Часы для всех и для каждого (продолжение)
• Оглавление